История русин, которая складывалась на пересечении разных славянских и неславянских культур, оставила в языке следы своих исторических встреч. Результатом одной из таких встреч является русинское слово шум, соотносящееся своими значениями, на первый взгляд, с совершенно разными понятиями – «шум», «лес; кустарник» и «пена (на воде)». Сложность семантической структуры слова шум подтверждают и другие авторы словарей русинского языка, бойковских, гуцульских, лемковских говоров (Дм. Поп, А. Гнат, М.Й. Онишкевич, Я. Горощак и др.), а также данные украинского словаря Б. Гринченко и словаря XIX в. Е. Желеховского. Исторический анализ показал, что понятие «лес (лиственный)» в русинском языке производно от понятия «шум» как «шумящий лес» (видимо, в отличие от бора, соснового леса), как и в ряде других славянских языков (болг., с.-хорв., словен., чеш.). Смежность признаков «шумный» и «пенящийся» при восприятии шумящего и пенящегося потока воды, водоворота (характерных для рек Карпат) и формальное сходство с польским и чешским обозначением пены (szum, šum из ср.-в.-нем. schûm ՙпена՚), которое было заимствовано в русинский язык, послужило причиной сближения выражения понятий «шум» и «пена». Русинское шум в значении ‘шум’, имеющее соответствия в других славянских языках, неоднозначно оценивается с точки зрения происхождения. В статье рассматривается не учитывающееся авторами этимологических словарей славянских языков предположение В.И. Абаева о возможной связи слав. *šumъ с осетинским sym|sum ‘звук’, ‘шум’ и ‘молчание’ (дигорское). Анализ историко-лингвистический и историко-культурный, ареальный (на основе данных истории и археологии в зоне Карпат, территории Румынии, Молдавии, Украины первых веков нашей эры) позволяет, наряду с гипотезой о звукоподражательной природе слав. *šumъ, считать имеющей основание и версию В.И. Абаева о возможности заимствования слав. *šumъ из ираноязычного субстрата.